Неточные совпадения
На грязных
берегах лежало очень много сплавного леса и почти столько же закопченных солнцем башкир в лохмотьях.
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может быть, не хотят ничего делать. Они сидят и
лежат на пароходных пристанях,
на станциях железных дорог, сидят
на берегах рек и над морем, как за столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался
на Всероссийской выставке, тех не было видно.
На берегу, около обломков лодки, сидел человек в фуражке с выцветшим околышем, в странной одежде, похожей
на женскую кофту, в штанах с лампасами, подкатанных выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его ножом, а рядом с ним,
на песке,
лежал большой, темно-зеленый арбуз.
Наши съезжали сегодня
на здешний
берег, были в деревне у китайцев, хотели купить рыбы, но те сказали, что и настоящий и будущий улов проданы. Невесело, однако, здесь. Впрочем, давно не было весело: наш путь
лежал или по английским портам, или у таких
берегов,
на которые выйти нельзя, как в Японии, или незачем, как здесь например.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться —
берегом. Еще несколько времени, неделя-другая, — и я ступлю
на отечественный
берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне
лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее
на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один раз и оттуда.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам, носы у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к
берегу, прекрасную бухту, которая
лежит налево, как только входишь с моря
на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних
берегов, батарей и холмов.
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими
берегами Явы и Суматры. Местами,
на гладком зеркале пролива,
лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только
на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и те обросли густою зеленью.
Мы дошли до какого-то вала и воротились по тропинке, проложенной по
берегу прямо к озерку. Там купались наши, точно в купальне, под сводом зелени.
На берегу мы застали живописную суету: варили кушанье в котлах, в палатке накрывали…
на пол, за неимением стола. Собеседники сидели и
лежали. Я ушел в другую палатку, разбитую для магнитных наблюдений, и лег
на единственную бывшую
на всем острове кушетку, и отдохнул в тени. Иногда врывался свежий ветер и проникал под тент, принося прохладу.
Там
лежали, частью в воде, частью
на берегу, громады камней, некогда сброшенных с горных вершин.
Солнце уж было низко
на горизонте, когда я проснулся и вышел. Люди бродили по лесу,
лежали и сидели группами; одни готовили невод, другие купались. Никогда скромный Бонин-Cима не видал такой суматохи
на своих пустынных
берегах!
Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей.
На восточном горизонте темной полосой все еще
лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не мог уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться
на правый
берег реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому что ниже в реке воды будет больше и переправа труднее.
Под камнем сим
лежит французский эмигрант;
Породу знатную имел он и талант,
Супругу и семью оплакав избиянну,
Покинул родину, тиранами попранну;
Российския страны достигнув
берегов,
Обрел
на старости гостеприимный кров;
Учил детей, родителей покоил…
Всевышний судия его здесь успокоил…
На берегу лежали 2 опрокинутые вверх дном лодки: одна большого размера, с каким-то странным носом вроде ковша, другая — легонькая, с заостренными концами спереди и сзади.
Путь наш
лежал правым
берегом Ли-Фудзина. Иногда тропинка отходила в сторону, углубляясь в лес настолько, что трудно было ориентироваться и указать, где течет Ли-Фудзин, но совершенно неожиданно мы снова выходили
на реку и шли около береговых обрывов.
На берегу лежали самки и рядом с ними молодняк, а в стороне около пещер, выбитых волнением, дремали большие самцы.
Вид был точно чудесный. Рейн
лежал перед нами весь серебряный, между зелеными
берегами; в одном месте он горел багряным золотом заката. Приютившийся к
берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее
на высоте.
То было осенью унылой…
Средь урн надгробных и камней
Свежа была твоя могила
Недавней насыпью своей.
Дары любви, дары печали —
Рукой твоих учеников
На ней рассыпаны
лежалиВенки из листьев и цветов.
Над ней, суровым дням послушна, —
Кладбища сторож вековой, —
Сосна качала равнодушно
Зелено-грустною главой,
И речка,
берег омывая,
Волной бесследною вблизи
Лилась, лилась, не отдыхая,
Вдоль нескончаемой стези.
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили
на берег мертвое тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий,
лежал с открытыми глазами, без выражения жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил тело
на берегу, строго наказал мужикам не дотрогиваться, набросил
на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
Кто знает Кунцево и Архангельское Юсупова или именье Лопухина против Саввина монастыря, тому довольно сказать, что Васильевское
лежит на продолжении того же
берега верст тридцать от Саввина монастыря.
Лежит он в пади, которая и теперь носит японское название Хахка-Томари, и с моря видна только одна его главная улица, и кажется издали, что мостовая и два ряда домов круто спускаются вниз по
берегу; но это только в перспективе,
на самом же деле подъем не так крут.
Я стреливал гусей во всякое время: дожидаясь их прилета в поле, притаясь в самом еще не вымятом хлебе, подстерегая их
на перелете в поля или с полей, дожидаясь
на ночлеге, где за наступившею уже темнотою гуси не увидят охотника, если он просто
лежит на земле, и, наконец, подъезжая
на лодке к спящим
на берегу гусям, ибо по воде подплыть так тихо, что и сторожевой гусь не услышит приближающейся в ночном тумане лодки.
Потом мы поднялись
на довольно крутой пригорок,
на ровной поверхности которого стояло несколько новых и старых недостроенных изб; налево виднелись длинная полоса воды, озеро Киишки и противоположный
берег, довольно возвышенный, а прямо против нас
лежала разбросанная большая татарская деревня так называемых «мещеряков».
Мы вышли
на крутой
берег и сели
на толстые бревна, каких там много
лежало.
Заозерный завод, раскидавший свои домики по
берегу озера, был самым красивым в Кукарском округе. Ряды крепких изб облепили низкий
берег в несколько рядов; крайние стояли совсем в лесу. Выдавшийся в средине озера крутой и лесистый мыс образовал широкий залив; в глубине озера зелеными пятнами выделялись три острова. Обступившие кругом лесистые горы образовали рельефную зеленую раму. Рассыпной Камень
лежал массивной синевато-зеленой глыбой
на противоположном
берегу, как отдыхавший великан.
Зачем она к этим морским
берегам летит — не знаю, но как сесть ей постоянно здесь не
на что, то она упадет
на солончак, полежит
на своей хлупи и, гладишь, опять схватилась и опять полетела, а ты и сего лишен, ибо крыльев нет, и ты снова здесь, и нет тебе ни смерти, ни живота, ни покаяния, а умрешь, так как барана тебя в соль положат, и
лежи до конца света солониною.
Кашин — уездный город Тверской губернии; имеет, по календарю, до семи с половиной тысяч жителей и
лежит на реке Кашинке, которая скромно катит среди города свои волны в зеленых
берегах.
Хорошо сидеть с ними и, слушая простое, понятное, смотреть
на берега Камы,
на сосны, вытянутые, как медные струны,
на луга, где от половодья остались маленькие озера и
лежат, как куски разбитого зеркала, отражая синее небо.
Рассвет быстро яснел, и пока солнце умывалось в тумане за дымящимся бором, золотые стрелы его лучей уже остро вытягивались
на горизонте. Легкий туман всполохнулся над рекой и пополз вверх по скалистому
берегу; под мостом он клубится и липнет около черных и мокрых свай. Из-под этого тумана синеет бакша и виднеется белая полоса шоссе.
На всем еще
лежат тени полусвета, и нигде, ни внутри домов, ни
на площадях и улицах, не заметно никаких признаков пробуждения.
К концу уроков Хрипач послал за врачом, а сам взял шляпу и отправился в сад, что
лежал меж гимназиею и
берегом реки. Сад был обширный и тесный. Маленькие гимназисты любили его. Они в нем широко разбегались
на переменах. Поэтому помощники классных наставников не любили этого сада. Они боялись, что с мальчиками что-нибудь случится. А Хрипач требовал, чтобы мальчики бывали там
на переменах. Это было нужно ему для красоты в отчетах.
В тени высокой липы,
на берегу Москвы-реки, недалеко от Кунцова, в один из самых жарких летних дней 1853 года
лежали на траве два молодых человека.
Было уже совсем темно, когда дядя Ерошка и трое казаков с кордона, в бурках и с ружьями за плечами прошли вдоль по Тереку
на место, назначенное для секрета. Назарка вовсе не хотел итти, но Лука крикнул
на него, и они живо собрались. Пройдя молча несколько шагов, казаки свернули с канавы и по чуть заметной тропинке в камышах подошли к Тереку. У
берега лежало толстое черное бревно, выкинутое водой, и камыш вокруг бревна был свежо примят.
Другие, также измученные жаром, полураздетые, кто полоскал белье в Тереке, кто вязал уздечку, кто
лежал на земле, мурлыкая песню,
на горячем песке
берега.
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла
на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и,
лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
Темное, могучее размахнувшееся море светлеет, местами
на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет
на море, тихо вздыхающее ей навстречу,
на берег и камень, у которого мы
лежим.
В тихое время и
на тихой воде, в верховьях прудов, где материк стоит наравне с
берегами, обросшими лесом, листья застилают воду иногда так густо, что трудно закинуть удочку, и если грузило легко, то крючок с насадкой будет
лежать на листьях; разумеется, надобно добиться, чтобы крючок опустился и наплавок встал; удить надобно всячески, то есть и очень мелко и глубоко, потому что рыба иногда берет очень высоко, под самыми листьями, а иногда со дна.
Между тем вдруг головль сделал отчаянный прыжок и выскочил
на густую осоку, которая свесилась с
берега и была поднята подтопившею его водою: стоило только осторожно взять головля рукой или накрыть его сачком и вытащить
на берег таском; но я, столь благоразумный, терпеливый, можно сказать искусный рыбак, соблазнился тем, что рыба
лежит почти
на берегу, что надобно протащить ее всего какую-нибудь четверть аршина до безопасного места, схватил за лесу рукою и только натянул ее — головль взметнулся, как бешеный, леса порвалась, и он перевалился в воду…
Наплавок имеет два назначения: первое, чтобы крючок с насадкой плавал в таком расстоянии от дна, какое нужно рыбаку, или
лежал на дне, смотря по надобности, и второе, еще важнейшее, чтобы он показывал своим движением всякое прикосновение рыбы к насаженному крючку и, наконец, время, когда надобно подсечь (то есть дернуть удилищем лесу) и вытащить
на берег свою добычу.
На зеленом, цветущем
берегу, над темной глубью реки или озера, в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями в светлом зеркале воды,
на котором колеблются или неподвижно
лежат наплавки ваши, — улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды!
Стаду привольно было
лежать на отдыхе подле
берега.
В ответ
на замечание Гришки о вершах Глеб утвердительно кивнул головою. Гришка одним прыжком очутился в челноке и нетерпеливо принялся отвязывать веревку, крепившую его к большой лодке; тогда Глеб остановил его. С некоторых пор старый рыбак все строже и строже наблюдал, чтобы посещения приемыша
на луговой
берег совершались как можно реже. Он следил за ним во все зоркие глаза свои, когда дело касалось переправы в ту сторону, где
лежало озеро дедушки Кондратия.
Когда Егорушка вернулся к реке,
на берегу дымил небольшой костер. Это подводчики варили себе обед. В дыму стоял Степка и большой зазубренной ложкой мешал в котле. Несколько в стороне, c красными от дыма глазами, сидели Кирюха и Вася и чистили рыбу. Перед ними
лежал покрытый илом и водорослями бредень,
на котором блестела рыба и ползали раки.
…Фома в это время был верст за четыреста в деревенской избе,
на берегу Волги. Он только что проснулся и,
лежа среди избы,
на ворохе свежего сена, смотрел угрюмо в окно,
на небо, покрытое серыми, лохматыми тучами.
Долинский хотел очертить свою мать и свое детское житье в киевском Печерске в двух словах, но увлекаясь, начал описывать самые мелочные подробности этого житья с такою полнотою и ясностью, что перед Дорою проходила вся его жизнь; ей казалось, что,
лежа здесь, в Ницце,
на берегу моря, она слышит из-за синих ниццских скал мелодический гул колоколов Печерской лавры и видит живую Ульяну Петровну, у которой никто не может ничего украсть, потому что всякий, не крадучи, может взять у нее все, что ему нужно.
К утру Долинского начали тревожить странные сновидения: степь Сахара жгучая, верблюды со своими овечьими мордочками
на журавлиных шеях, звериное рычание и щупленький Жюль Жерар с сержантдевильской бородкой. Все это как-то так переставлялось, перетасовывалось, что ничего не выходит ясного и определенного. Вдруг река бежит, широкая, сердитая,
на ее
берегах лежат огромные крокодилы: „это, должно быть, Нил“, — думает Долинский. Издали показалась крошечная лодочка и кто-то поет...
Сад опустел и обнажился;
на дорожках
лежала толстая стлань желтых, мокрых от дождя листьев; плетневый частокол местами совсем повалился, местами еще держался кой-как
на весу, как будто силился изобразить собой современное европейское равновесие; за садом виднелась бесконечная, безнадежная равнина;
берега пруда были размыты и почернели; обок с усадьбой темнели два ряда жалких крестьянских изб, уныло глядевших друг
на друга через дорогу, по которой ни проехать, ни пройти невозможно.
Перед самым Кумышом мы набежали еще
на две убитых барки. Картина была та же, что и раньше: от барки выставлялась только крыша,
на берегу собрались кучками бурлаки,
лежало несколько «упокойников» и так далее.
Он рвал
на себе волосы, выл, ревел, осыпал проклятиями Рославлева; как полоумный пустился скакать по полю за зайцем, наскакал
на пенек, перекувырнулся вместе с своею лошадью и,
лежа на земле, продолжал кричать: «О-ту его — о-ту!
береги,
береги!..»
Евсеич поспешил мне
на помощь и ухватился за мое удилище; но я, помня его недавние слова, беспрестанно повторял, чтоб он тащил потише; наконец, благодаря новой крепкой лесе и не очень гнуткому удилищу, которого я не выпускал из рук, выволокли мы
на берег кое-как общими силами самого крупного язя,
на которого Евсеич упал всем телом, восклицая: «Вот он, соколик! теперь не уйдет!» Я дрожал от радости, как в лихорадке, что, впрочем, и потом случалось со мной, когда я выуживал большую рыбу; долго я не мог успокоиться, беспрестанно бегал посмотреть
на язя, который
лежал в траве
на берегу, в безопасном месте.
Отъехав шагов пятьсот от духана, экипажи остановились. Самойленко выбрал небольшой лужок,
на котором были разбросаны камни, удобные для сидения, и
лежало дерево, поваленное бурей, с вывороченным мохнатым корнем и с высохшими желтыми иглами. Тут через речку был перекинут жидкий бревенчатый мост, и
на другом
берегу, как раз напротив,
на четырех невысоких сваях стоял сарайчик, сушильня для кукурузы, напоминавшая сказочную избушку
на курьих ножках; от ее двери вниз спускалась лесенка.
И все это совершается неторопливо, по-домашнему, по-соседски, с вековечной привычной ловкостью и красотой, под нежарким осенним солнцем
на берегах синего, веселого залива, под ясным осенним небом, которое спокойно
лежит над развалиной покатых плешивых гор, окаймляющих залив.